Николай Черкашин - Сон «Святого Петра»
— Николай Николаевич, итальянские власти просят ускорить выход вашей лодки в море. Ваш революционизированный экипаж разлагающе действует на местный гарнизон, в частности, и на мастеровых вообще.
Михайлов усмехнулся.
— Не волнуйтесь, выйдем при первой возможности. Сказать по правде, нам и самим здесь изрядно осточертело!
Кавторанг вытер руки паклей к швырнул ее себе под ноги.
День отхода наконец наступил. Команда «Святого Петра» в белых брюках и форменках была выстроена на верхней палубе. Итальянский военный оркестр играл прощальный марш. Десятки горожан, докеров, матросов пришли на причал, чтобы проводить маленький отважный кораблик в опасный путь. Узкое тело субмарины плавно оторвалось от пирса и двинулось к боновым воротам. Михайлов стоял на мостике, держа ладонь у козырька. Дитерихс вполголоса заметил итальянскому адмиралу: — Аве Цезарь, моритури тэ салютант! Я очень удивлюсь, если узнаю, что они добрались хотя бы до Гибралтара…
«Святой Петр» уходил в открытое море.
Фотокорреспондент, утвердив треногу на набережной, сделал снимок русской субмарины. Он не знал, что эта фотография будет последним земным следом «Святого Петра».
Часть вторая
Парк в стиле «ретро»
Оксана Петровна позвонила Шулейко в самый разгар послеэкспедиционных отчетных работ, к этому времени он уже перестал различать, когда раннее утро, а когда поздний вечер, когда воскресенье, а когда понедельник.
Она позвонила в субботу.
— Алексей Сергеевич? У меня ксерокопия вашего дневника.
— Моего? — изумился Шулейко, не сразу поняв, о чем идет речь.
— Да, той тетради, что вы принесли. Наши криминалисты сделали все, что смогли. Не удалось разъединить лишь несколько страничек. Но и то, что удалось прочитать, — очень интересно.
— Когда я смогу вас увидеть?
— Приезжайте в понедельник ко мне на работу. Кабинет номер четыре…
— А сегодня? Нельзя ли сегодня? Скажите, куда мне подойти, и я подскочу в любое место.
— Сегодня у меня очень сложный день… Но если вам так уж не терпится, приезжайте на Вторую Бастионную, угловой дом…
Оксана Петровна вышла ему навстречу из небольшого частного домика в синем перепечканном известкой халате. Она несла ведра со строительным мусором.
— С полными, с полными! — улыбнулась на Шулейко. — Это к удаче… Подождите минутку.
На улице трезвонил колокол мусоровозной машины, призывая местных жителей поспешать с «черными» ведрами. Помойных баков в севастопольских дворах не держали по причине жаркого климата.
Алексей Сергеевич взял у хозяйки дома ведра и сам отнес их к машине. Водитель — рыжий парень в черной футболке — меланхолично звонил в колокол, подвешенный к кузову-контейнеру,
Шулейко знал за своими глазами одну особенность: что бы он ни разглядывал, но если предмет внимания носил какую-то надпись или просто какие-либо пометки, взгляд сразу же схватывал все буквенное и цифровое: будь то подпись к картине, шапка газеты в руках соседа или ценник в витрине. Эта привычка, совершенно необходимая ему как ученому-изыскателю, ставила его порой в неловкое положение, особенно в гостях, когда, повинуясь неистребимому буквочейству, он поднимал с накрытого стола чашку, блюдечко, вилку и начинал изучать фабричное клеймо, даже не догадываясь, что хозяева конфузятся, ибо донышко чашки украшали чаще всего отнюдь не севрские мечи, а столовое «серебро» не было помечено пробами благородных металлов. Однажды в троллейбусе он невольно вогнал в краску девушку в просвечивающей блузке, пытаясь прочесть «лейбл», пристроченный на ее груди.
Вот и здесь, у машины, взгляд Шулейко непроизвольно приковала надпись «IERIHON», белевшая на футболке шофера, и полустертая славянская вязь, обегавшая край колокола: «ИРЕНА. 1910 г.».
— Откуда у вас этот колокол? — поинтересовался Шулейко у шофера.
— А черт его знает! — сплюнул рыжий. — Я его вместе с машиной принял… Сменщик подвесил… Щас на пенсию ушел, все забрать грозится. А штука хорошая — во звонит! — И он шарахнул языком в колокол. — Аж на Малашке слышно.
Шулейко удивился лишь сходству латинских букв на футболке и русских на бронзовой реборде: «IERIHON» — «ИРЕНА» — не белее того. Он высыпал в контейнер куски штукатурки и отнес пустые ведра во дворик.
— Извините, но пригласить к себе не могу — ремонт, — пояснила Оксана Петровна. Она протянула серую картонную папку с типографской надписью «Уголовное дело №… Начато… Окончено…»
— Не обращайте внимания, — усмехнулась она, видя, что название папки произвело впечатление на Шулейко.
Шулейко пристроился на боковом сиденье троллейбуса. Его толкали, его просили «пробить» талончик… Он ничего не замечал и ничего не слышал. В пальцах его подрагивали листки, сероватые от графитовой напыли. «26 февраля 1918 года. Атлантический океан. Ш — 26°07′ Д — 24°20′.
…Утешаю себя тем, что в моем положении много надежды. Из всех потерпевших несчастье на море я, наверное, в лучшем положении. Корабль мой крепок и надежен стальные отсеки не дают течи. В шторм я задраиваю верхний рубочный люк. Правда, несчастную субмарину швыряет как пустую бутылку в пьяном кабаке. Но я принайтовливаю себя к койке и пережидаю свирепую качку, предаваясь воспоминаниям былой жизни…
Провизии мне хватит на год и более — трюм забит консервами. Воды в питьевой цистерне тоже много. К тому же ящик с бутылками кьянти, прихваченный из Генуи, не опорожнен и наполовину. На завтрак разогреваю на свече банку тушеной говядины или открываю шпроты. Потом завариваю, чай (запасы кофе кончились месяц назад) и пью его вприкуску с галетами или сухарями. Потом поднимаюсь на мостик и обозреваю горизонт в бинокль. Фальшфейер всегда наготове.
Три дня назад к вечеру я заметил дымок угольного парохода. Он шел на вест в трех милях у меня по корме. Я привязал к головке перископа фальшфейер, зажег его и поднял ствол перископа на максимальную высоту. Меня заметили, и я едва не пустился в пляс на крыше, боевой рубки, когда увидел, что мачты судна створятся, судно шло ко мне. Я предполагал нейтрала — скорее всего испанца — и не ошибся.
Купец шел на всех парах — я уже различал его торговый флаг, как вдруг пароход резко отвернул и тем же полным ходом двинулся прочь, показав мне белый бурун за кормой. — Должно быть, капитан, увидев силуэт подводной лодки и опасаясь моего несчастного корабля, как гремучей змеи, бросился наутек.
Германские субмарины наводили страх даже здесь — в Центральной Атлантике…»
Шулейко перелистал ксерокопию, пытаясь поскорее найти ответ на мучивший его вопрос — что же все-таки произошло с экипажем «Святого Петра»? Как случилось, что командир остался на подводной лодке один посреди океана?
